Читать книгу - "Детский нейрохирург. Без права на ошибку: о том, кто спасает жизни маленьких пациентов - Джей Джаямохан"

для пациента, то могу высказаться за проведение операции. Зачем подвергать кого-либо месяцам разрушительной для организма химиотерапии, если за пару дней можно решить проблему с помощью старого доброго скальпеля?

Все зависит от обстоятельств. Необходимо свести к минимуму риски для пациента, обеспечив при этом оптимальное лечение. Порой нащупать нужный план действий оказывается крайне непросто, но, как правило, нам удается прийти к нему естественным образом. Так было и с моим новорожденным пациентом.

Томография показала, что левая часть мозга ребенка полностью поглощена опухолью. Независимо от того, доброкачественная она или нет, по моим оценкам, младенцу не прожить больше полумесяца, если ничего не предпринять. Онколог со мной полностью согласен. Как и радиолог с гистологом.

Наш пациент, рожденный на месяц раньше срока, совсем крохотный и слабый, так что может не пережить многократное хирургическое вмешательство. Даже если бы у нас и было предостаточно времени. Вся кровь в его организме уместилась бы в маленьком бокале для вина. Нам необходимо четко решить, когда остановиться, – и, скорее всего, ключевым фактором будет объем потерянной крови. Опять-таки приходится идти на компромисс.

Как бы то ни было, все решено. Операция назначена, и мы постараемся сделать как можно больше за один заход.

Разумеется, родители интересуются у меня вероятностью успеха. Они всегда так делают. Я принципиально никогда не рисую более розовую картину, чем есть на самом деле. Я не пытаюсь смягчить удар. В данном случае я не могу утверждать, что у операции большие шансы на успех.

Позже той ночью я задаюсь вопросом: «Зачем оперировать?» Перед нами пациентка, которая должен была все еще находиться в утробе матери. Какой смысл подвергать девочку столь рискованной операции? Почему не дать ей возможность хотя бы немного пожить? У ее родителей должна быть возможность провести с собственным ребенком немного времени, даже если это всего несколько дней или недель. Ввиду отсутствия значительного опыта с такими случаями можно смело утверждать, что нет никаких оснований подвергать младенца и его родителей подобным мучениям.

Предположим, я вполне уверен, что мы можем помочь. Отец между тем задает мне вопрос, на который у меня нет ответа:

– Сможете ли вы вылечить нашу дочь?

Я качаю головой. Я бы даже не стал использовать слово «вылечить». Факторов слишком много. Так что я ответил то, что всегда говорю в подобных обстоятельствах:

– Мы определенно попытаемся ей помочь.

Анестезиолог готов. Последние десять минут его кардиомонитор не переставал издавать монотонные звуковые сигналы. Между ним и операционной медсестрой стоят два больших монитора. На одном выведена томограмма, на другом – изображение, передаваемое аппаратом УЗИ. С помощью него и своих знаний анатомии я смогу маневрировать в мозге пациента.

Прежде всего нам нужно попасть внутрь. Под величайший хит Iron Maiden[35] я выбриваю участок кожи на голове ребенка, а затем с величайшей осторожностью разрезаю мягкий череп. У новорожденных он чрезвычайно податливый и вскрывается ножницами. Я осторожно приподнимаю вырезанный пятиугольник и вижу собственными глазами то, что мы уже наблюдали на снимках. Вернее, не совсем собственными глазами.

Вы, наверное, представляете хирургов в этих нелепых очках. Они похожи на два маленьких телескопа, по одному перед каждым глазом, потому что ими очки, по сути, и являются. Такие очки, называемые бинокулярной лупой, дают большое увеличение, позволяя проводить операцию с невероятной точностью – что особенно важно, когда ошибка в один миллиметр может навсегда лишить пациента возможности ходить или разговаривать.

Бинокулярные очки сидят у меня на носу, чтобы я мог видеть через них операционное поле, а также имел возможность смотреть поверх них на своих коллег и информацию на мониторах. Глаза, впрочем, я поднимаю лишь иногда, чтобы подтвердить местоположение своих инструментов в мозге пациентки. Моя голова при этом остается неподвижной – я слежу лишь взглядом, чтобы руки оставались на месте. Этого вполне достаточно.

Мозг ребенка размером с мой кулак. Он выглядит сформировавшимся, с бороздками, как у грецкого ореха. Человек со стороны принял бы его за совершенно нормальный мозг, однако все в операционной прекрасно знают, что примерно половины из того, что перед нами, здесь быть не должно.

Из занятий по анатомии мы помним, как именно должны выглядеть мозговые бороздки и где они должны находиться. В своих очках я могу разглядеть, где именно они искривляются. Это не обязательно означает, что передо мной опухоль – так могут выглядеть лишь ее последствия. В данном случае, правда, это и то и другое.

Операция может проводиться разными способами в зависимости от поставленной задачи. В конкретной ситуации я не буду пользоваться скальпелем, если без него удастся обойтись. Наша пациентка слишком уязвима, риск слишком велик. Не так давно у нас бы не было никакой альтернативы. К счастью для всех нас, теперь она имеется.

Медсестра подает мне тонкий цилиндр с подсоединенным кабелем толщиной примерно со стержень шариковой ручки. Это ультразвуковой аспиратор. На самом деле он состоит из двух вложенных цилиндров. Внутренний вибрирует с такой частотой, что, если поднести его к опухоли, он разрушает и растворяет ее ткани. Одновременно с этим из пространства между цилиндрами разбрызгивается вода, а получившаяся жижа отсасывается через внутреннюю трубку. Использование ультразвукового аспиратора, вне всяких сомнений, самый безопасный способ проведения операции, а одно такое устройство стоит порядка сорока тысяч фунтов[36] – это один из самых дорогих хирургических инструментов.

Смотря на свою тридцатисантиметровую пациентку, я думаю о том, что жизни, которые этот инструмент спасает, а также качество этих жизней стоят каждого потраченного на него пенни.

Я приступаю к работе. Опухоль разрушается прямо у меня на глазах. Первый отрезанный кусочек помещается в пробирку и немедленно отправляется в лабораторию на анализ. Теперь нужно убрать все остальное. Как при мытье окна или протирании запотевшего стекла, приятно видеть, где ты уже прошелся, а где еще предстоит поработать.

Я двигаюсь от внешнего края внутрь, периодически поднимая глаза на монитор, чтобы убедиться, что в полученном месиве не спрятался какой-нибудь кровеносный сосуд или другая важная структура. Время от времени я поглядываю и на кардиомонитор. Все без изменений. Ничего необычного. Что хорошо.

В течение часа я вожу своей «волшебной» ручкой по сомнительной массе. Добравшись до границы с мозгом, я слышу, как открывается дверь операционной. У моего плеча стоит ординатор. Результаты гистологического анализа готовы.

– Похоже на злокачественную, – говорит она.

– Спасибо, – говорю я и продолжаю работу, но при этом думая про себя: «Дерьмо». Уверен, я сказал это и вслух тоже. Но мы не можем сдаваться. Еще рано.

Я почти закончил с основной массой